К востоку от Эдема - Страница 101

101

— Руки по швам, хиляк! — рыкнул Самюэл. — Ты этих близнецов не купил, не украл и не выменял. Ты получил их по редкостному и благому Божьему соизволению.

Внезапно он отнял от горла свои жесткие пальцы. Тяжело дыша, Адам ощупал горло, — тверда у кузнеца хватка.

— Что вы от меня хотите? — В тебе любви нет.

— Хватило, чтоб себя под пулю подвести. — Любви никогда не хватает. За каменной оградой счастья нет.

— Не лезьте ко мне. Я в силах дать отпор. Я не беззащитен, не думайте.

— У тебя две защиты, и обе не названы именем.

— Я крепко дам сдачи. Ведь вы старик.

— Не представляю такого тупицу, чтобы нашел утром на земле камень и не нарек его к вечеру именем — не обозначил, допустим, Петром. А ты — ты год прожил с иссыхающим сердцем и хоть бы пронумеровал своих сынов.

— Не ваше дело, как я поступаю, — сказал Адам.

Тяжким от работы кулаком ответил Самюэл, и Адам распластался в пыли. «Встань», — сказал Самюэл и снова уложил его ударом, и на этот раз Адам не встал. Лежал, каменно глядя на грозного старика. Ярость угасла в глазах Самюэла.

— Твои сыновья сиротеют без имени, — тихо сказал он.

— Их оставила, осиротила мать, — сказал Адам.

— А ты их без отца оставил. Неужели не чувствуешь как зябко ночью сироте-ребенку? Не для него тепло и птичье пенье, и чего ему ждать от рассвета? Неужели ты совсем забыл детство, Адам?

— Не моя в этом деле вина, — сказал Адам.

— Но надо же беду поправить. У твоих сынов нет имени.

Самюэл нагнулся и, приобняв за плечи, помог Адаму встать.

— Мы дадим имена, — сказал Самюэл, — Обдумаем, и подберем, и оденем их хорошим именем.

Он обеими руками стал стряхивать пыль с Адамовой рубашки.

Взгляд Адама был далек, но не рассеян, а сосредоточен, точно Адам прислушивался к какой-то музыке, несомой ветром, — и глаза уже не были мертвенно-тусклы.

— Никогда бы не поверил, что буду благодарен за оскорбления и нещадную трепку, — сказал он. — И однако благодарен. Спасибо, хоть и кулаком выколочено из меня это спасибо.

Самюэл улыбнулся, от глаз пошли морщинки-лучики.

— Ну и как у меня получилось — без натяжки? Нагнал страху как следует? — спросил он.

— То есть?

— То есть я обещал жене так сделать. Она не верила, что меня на это станет. Я ведь не из драчунов. Последний раз я дрался еще школьником из-за учебника и красноносой девочки — в ирландском графстве Дерри,

Адам смотрел на Самюэла, но мысленно видел перед собой Карла, ощущал его темную, убийственную злобу, потом увидел Кэти, ее пустые глаза над дулом пистолета.

— Ты нагонял не страх, — сказал Адам. — В тебе скорее усталость чувствовалась.

— Видно, недостаточно я рассерчал.

— Самюэл, я только один раз задам этот вопрос. Слыхал ты что-нибудь о ней? Есть ли хоть какие-нибудь вести?

— Ничего я не слыхал.

— Что ж, так, пожалуй, даже лучше, — сказал Адам.

— Ты ее ненавидишь?

— Нет. Только мутная тоска на сердце. Может, потом она определится в ненависть. Понимаешь, прелесть так сразу обернулась в ней мерзким и жутким. Все у меня смешалось, спуталось.

— Когда-нибудь мы сядем и разложим это на столе четким пасьянсом, — сказал Самюэл. — Но теперь — теперь у тебя же нет всех карт.

Из-за сарая донесся истошный крик возмущенной курицы — и потом тупой удар.

— Что-то там в курятнике, — сказал Адам.

Снова послышался куриный крик — и оборвался.

— Это Ли орудует, — сказал Самюэл. — Знаешь, если бы у кур было свое правленье, церковь, историческая наука, то радости людского рода трактовались бы в ней хмуро и кисло. Стоит людям озариться радостью, надеждой — и тут же тащат вопящего курчонка на плаху.

И оба примолкли, обмениваясь лишь скупыми пустовежливыми вопросами о здоровье, о погоде и не слушая ответов. И в конце концов оба насупились бы снова, если бы не Ли.

Он вынес стол, два стула, поставил их к столу друг против друга. Сходил за виски, расположил на столе два стакана. Потом вынес близнецов, держа одного правой, другого левой рукой, посадил на землю у стола и дал каждому палочку — махать и развлекаться игрой тени.

Оба мальца сидели серьезные, таращились на бороду Самюэла, искали глазами Ли. Странная на них была одежда: длинные штанцы, китайские расшитые и отороченные черным курточки — на одном бирюзово-голубая, на Другом бледно-розовая. А на головах круглые черные шелковые шапочки с ярко-красной шишечкой на плоском верху.

— Где ты раздобыл эти одежки, Ли? — спросил Самюэл.

— Я не раздобывал, — сердито сказал Ли. — У меня хранились. Всю прочую одежду я сшил им из холстины. А в день, когда мальчику дают имя, он должен быть одет красиво.

— Ты, я слышу, распростился со своей ломаной речью?

— И, надеюсь, навсегда, — ответил Ли. — Но, конечно, пользуюсь ею, когда приезжаю в Кинг-Сити.

Он молвил что-то близнецам краткосложно и певуче, и те улыбнулись ему с земли и замахали палочками.

— Я налью вам, — сказал Ли. — У нас тут стояла бутылка.

— Купил ее небось вчера в Кинг-Сити, — сказал Самюэл.

Теперь, когда Самюэл и Адам сидели вместе за столом и преграды вражды рухнули, Самюэлом овладело стеснение. Кулаками вразумить он смог, а как теперь вести речь, затруднялся. «Отвага и упорство дрябнут в человеке, если их не упражнять», — подумал он и усмехнулся мысленно сам над собой.

Посидели, полюбовались на близнецов в их странном цветном одеянии. «Иногда противоборец может помочь лучше друга», — и с этой мыслью Самюэл поднял взгляд на Адама.

— Не заговаривается что-то, — сказал он. — Это как не написанное вовремя письмо, которое с каждой проходящей минутой все труднее писать. Может, подсобишь мне?

101