К востоку от Эдема - Страница 126

126

— Мы, китайцы, хороним своих покойников под барабаны и сыплем бумажки для обмана демонов, а вместо цветов на могилу кладем жареных поросят. Мы народ практичный и всегда голодноватый. А наши демоны умом не блещут. Мы умеем их перехитрять. Прогресс своего рода.

— Самюэлу были бы по душе такие похороны, — сказал Адам. — Ему было бы занятно.

Ли все не сводил глаз с хозяина, и Адам сказал:

— Поставь лошадь в стойло и приготовь чаю. Хочу с тобой поговорить.

Войдя в дом, Адам сиял с себя черный костюм. Ощутил ноздрями тошновато-сладкий, уже с перегарцем, запах рома, как бы исходящий из пор тела. Разделся донага, намылил губку и обмыл всего себя, прогнав запах. Надел чистые синие рубашку и комбинезон, от носки-стирки ставший мягким и голубым, а на коленях белесым. Не спеша побрился, причесался; слышно было, как Ли орудует на кухне у плиты. Адам вышел в гостиную. Ли поставил уже на стол у кресла сахарницу, чашку. Адам огляделся — цветастые гардины от стирок полиняли, цветы выцвели. Ковры на полу вытерты, на линолеуме в коридоре бурая тропинка от шагов. И все это он заметил впервые.

Когда Ли вошел с чайником, Адам сказал!

— И себе принеси чашку. Ли. И если есть у тебя это твое питье, угости. Опохмелиться надо, вчера я был пьян.

— Вы — пьяны? Не верится, — сказал Ли.

— Да, был пьян по одной причине. О чем и хочу поговорить с тобой. Я заметил, как ты на меня сейчас глядел.

— Заметили?

И Ли ушел на кухню за чашкой, чашечками, глиняной бутылью. Вернувшись, он сказал:

— За все эти годы я пил из нее только с вами и с мистером Гамильтоном.

— Это все та же бутыль, что в день именованья близнецов?

— Все та же.

Ли разлил по чашкам зеленый чай, обжигающе горячий. Поморщился, когда Адам всыпал в свою чашку две ложечки сахара.

Размешав, понаблюдав, как кристаллики сахара тают кружась, Адам сказал:

— Я был у нее.

— Так я и думал, — сказал Ли. — Я даже удивлялся, как это живой человек может ждать столько месяцев.

— Возможно, я не был живым человеком.

— Мне и это приходило на ум. Ну, и что она?

— Не могу понять, — медленно проговорил Адам. — Не могу поверить, что такие бывают на свете.

— У вас, у западных людей, нет в обиходе злых духов и демонов — вот вам и нечем объяснить подобное. А напились вы после?

— Нет, выпил раньше и пил во время встречи. Для храбрости.

— А вид у вас теперь хороший.

— Да, теперь мне хорошо, — сказал Адам. — Об этом и хочу поговорить. — Он помолчал, произнес печально: — Будь это год назад, я бы к Сэму Гамильтону поспешил.

— Быть может, он какой-то своей частицей остался в нас обоих, — сказал Ли. — Быть может, в этом и состоит бессмертие.

— Я словно бы очнулся от глухого сна, — сказал Адам. — Глаза как-то странно прояснели. С души спала тяжесть.

— Вы даже заговорили языком Самюэла, — сказал Ли. — Я на этом построю целую теорию для моих бессмертных старцев-родичей.

Адам выпил чашечку темного питья, облизнул губы.

— Освободился я, — сказал он. — И должен поделиться этой радостью. Теперь смогу быть отцом моим мальчикам. Даже, возможно, с женщиной сведу знакомство. Ты меня понимаешь?

— Да, понимаю. Вижу это в ваших глазах, во всей осанке. Этого о себе не выдумаешь. Вы полюбите сыновей, мне кажется.

— По крайней мере, перестану быть чурбаном. Налей мне в чашечку. И чаю тоже налей.

Ли налил, отпил из своей чашки.

— Не пойму, как это ты не обжигаешься таким горячим.

Ли чуть заметно улыбнулся. Вглядевшись в него, Адам осознал, что Ли уже немолод. Кожа на скулах у Ли обтянуто блестит, словно покрытая глазурью. Края век воспаленно краснеют.

Улыбаясь, точно вспоминая что-то. Ли глядел на чашечку в руке, тонкостенную, как раковина.

— Раз вы освободились, то, может, и меня освободите.

— О чем ты это, Ли?

— Может, отпустите меня.

— Ну конечно, ты волен уйти. Тебе нехорошо здесь? Ты несчастлив?

— Вряд ли я когда-нибудь испытывал то, что у вас называется счастьем. Мы стремимся к покою, а его верней назвать отсутствием несчастья.

— Можешь и так назвать, — сказал Адам. — И ты непокоен здесь?

— Мне думается, всякий будет непокоен, если есть у него неисполненные желания.

— Какие ж у тебя желания?

— Одно желание уже не исполнить — поздно. Я хотел иметь жену и детей. Хотелось передать им пустяки, именуемые родительской мудростью — навязать ее моим беззащитным детям.

— Ты еще не стар.

— Да, в физическом смысле еще могу стать отцом. Но есть другая препона. Слишком подружился я с тихой настольной лампой. А знаете, мистер Траск, у меня ведь когда-то была жена. Я так же не видел ее настоящую, как вы свою; но моя была не злая — вовсе никакая. С ней приятно было в моей маленькой комнате. То я говорил, а она слушала; то говорила она, рассказывала мне свои женские повседневности. Она была хорошенькая, кокетливо пошучивала. Но стал бы я слушать ее теперь? Сомневаюсь. А я не желал бы обречь ее на грусть и одиночество. Так что прощай мое первое желание.

— А второе?

— Я как-то говорил о нем мистеру Гамильтону. Я хочу открыть книжную лавку в Сан-Франциско, в китайском квартале. Жил бы в задней комнате и дни свои заполнял бы рассужденьями и спорами. А в числе товаров хотелось бы иметь стародавние, времен династии Суй, кирпичики туши с изображением дракона. Ящички источены червем, а тушь сделана из пихтовой сажи на клею, который добывают единственно из шкуры куланов. Когда рисуешь этой тушью, то пусть она и черная, но глазу являет словно бы все краски мира. И заглянет, скажем, в лавку художник, и мы с ним будем спорить о составе и торговаться о цене.

126