К востоку от Эдема - Страница 34

К оглавлению

— Вставай скорее, а то опоздаешь. Уже почти девять.

— Я никуда не пойду. — Голос ее звучал равнодушно.

— Ты что, заболела?

— Нет.

— Тогда быстрее вставай.

— Я никуда не пойду.

— Значит, все-таки заболела. Ты ведь никогда не пропускаешь уроки.

— В колледж я не пойду, — спокойно сказала Кэти. Я вообще туда ходить не собираюсь. От изумления миссис Эймс разинула рот.

— Это как же понимать?

— Я туда никогда больше не пойду. — Кэти продолжала смотреть в потолок.

— Еще поглядим, что на это скажет отец! Столько трудов вложили, столько денег… через два года уже диплом должна получить!.. — Тут миссис Эймс подошла ближе и тихо спросила: — Может, ты замуж собралась?

— Нет.

— А что за книгу ты прячешь?

— Я не прячу. На, смотри!

— «Алиса в стране чудес». Вот так раз! Ты ведь уже большая.

— Зато я могу стать такой маленькой, что ты меня даже не увидишь,сказала Кэти. — Господь с тобой, о чем ты? — И никто меня не найдет. Мать рассердилась:

— Что за глупые фантазии! О чем ты думаешь, не понимаю! А что, позвольте спросить, ваше величество намерено делать дальше?

— Еще не знаю, — сказала Кэти. — Наверно, куда-нибудь уеду.

— Ишь ты, размечталась! Лежи-ка лучше и помалкивай. Вот вернется отец, он найдет, что тебе сказать.

Кэти медленно, очень медленно, повернула голову и посмотрела на мать. Взгляд ее был пустой и холодный. Миссис Эймс вдруг стало страшно. Она осторожно вышла из комнаты и закрыла дверь. В кухне она опустилась на стул, сложила руки на коленях и уставилась в окно на ветшающий сарай.

Дочь стала ей чужой. Миссис Эймс, как рано или поздно случается почти со всеми родителями, чувствовала, что теряет власть, что поводья, вложенные ей в руки, дабы направлять и сдерживать Кэти, выскальзывают из пальцев. Она не знала, что у нее никогда не было власти над Кэти. Она была для дочери лишь орудием, которое та использовала в своих интересах. Немного подумав, миссис Эймс надела шляпку и пошла в кожевенную мастерскую. Ей не хотелось говорить с мужем дома.

Далеко за полдень Кэти наконец неохотно поднялась с постели и уселась перед зеркалом.

В тот вечер мистер Эймс скрепя сердце прочел дочери долгую нотацию. Он говорил о дочернем долге, о ее обязанностях, о том, что она должна любить родителей. Он уже завершал свою речь, когда понял, что дочь не слушает. Это его рассердило, и он пустил в ход угрозы. Он заявил, что, пока она ребенок, право распоряжаться ее судьбой предоставлено ему Богом, а государство закрепило это естественное родительское право соответствующими законами. Теперь она слушала внимательно. Она смотрела на него не отрываясь. На губах у нее играла легкая улыбка, но глаза, казалось, не моргали. Наконец, не выдержав, он отвел взгляд и оттого разъярился еще больше. Он велел ей прекратить глупости. И туманно пригрозил выпороть, если она его ослушается. Но закончил робко:

— Дай слово, что утром пойдешь в колледж и перестанешь сумасбродничать.

Лицо ее ничего не выражало. Маленький ротик был неподвижен.

— Хорошо, — сказала она.

В тот же вечер, когда они ложились спать, мистер Эймс с напускной убежденностью сказал жене:

— Вот видишь, оказывается, с ней надо быть построже. Мы, наверно, слишком ей потакали. Но она ведь всегда так хорошо себя вела. Просто, думаю, на минутку забыла, кто в доме хозяин. Немного строгости еще никому не вредило. — Он сам был бы рад верить в то, о чем говорил с такой уверенностью.

А наутро Кэти пропала. Ее соломенная дорожная корзинка и ее лучшие платья исчезли. Кровать стояла аккуратно застеленная. Комната Кэти была безликой — ничто не наводило па мысль, что в этих стенах много лет жила девочка. Ни картинок, ни милых памятных пустяков — ничего из того обычного хлама, что сопровождает жизнь любого ребенка. В куклы она не играла никогда. Личность Кати не оставила отпечатка на ее комнате.

Мистер Эймс был по-своему далеко не глуп. Он нахлобучил фетровый котелок и поспешил на станцию. Да, начальник станции был уверен, что не ошибается. Кэти уехала первым утренним посадом. Билет купила до Бостона. Он помог мистеру Эймсу составить телеграмму в бостонскую полицию. Мистер Эймс купил билет туда и обратно и успел на поезд, отходивший в Бостон в 9.50. В критические минуты он вел себя как мужчина.

Тот вечер миссис Эймс просидела на кухне, закрыв дверь в коридор. Она была бледна как полотно и, чтобы справиться с колотившей ее дрожью, крепко держалась обеими руками за стол. Но и сквозь закрытую дверь ей было слышно все: сначала доносились только звуки ударов, а потом раздались и крики.

С кнутом мистер Эймс управлялся неумело, потому что езде ни разу никого не порол. Он хлестнул Кати по ногам, но она не шелохнулась и продолжала молча смотреть на него спокойными холодными глазами — тогда он обозлился. Первые удары были осторожными, несмелыми, она даже не заплакала, и тогда он начал вовсю охаживать ее по бокам и по плечам. Кнут лизал и кусал ее тело. От ярости мистер Эймс часто промахивался, а иногда подступал к Кати слишком близко, и кнут сворачивался вокруг нее в кольцо.

Соображала Кати быстро. Зная своего отца, она раскусила его состояние и как только поняла, что от нее требуется, принялась визжать, извиваться, плакать, умолять и тотчас с удовлетворением почувствовала, как удары слабеют.

Картина творимых им страданий и крики Кэти напугали мистера Эймса. Он опустил кнут. Кати, всхлипывая, повалилась на кровать. Если бы мистер Эймс хорошенько пригляделся, то не увидел бы в глазах дочери ни слезинки, более того, он заметил бы, что шея у нее напряжена, а на скулах, вместо, у самых висков, набухли в закаменели желваки.